– Куда?

– А ты местечко назови, за тобой подъедут. Ты девочка умная, приветов от Муромца, надеюсь, нам не подвезешь.

– Не подвезу. Я в розыске.

Ложь прозвучала убедительно, оправданно, весомо.

* * *

Воропаев ждал Евдокию в частном деревянном доме на окраине Н-ска. Что характерно, на противоположной от местной Марьиной Рощи стороне города.

Машина, на которой подъехала Землероева в сопровождении трех мрачных братков, свернула в предусмотрительно раскрытые ворота, которые сразу же за ней захлопнулись. Закрылись на толстенный брус. Девушка вышла из довольно приличного «рено», немного огляделась.

Опять не впечатляет. Получше, чем у Конника, и вряд ли это действительное обиталище смотрящего, но домик выглядел на троечку: окрашенные синей краской стены и здесь шли кракелюрами, перила крыльца покосились, козырек над ним обвис ломтем изодранного толя.

Но внутри все оказалось чин по чину, на твердую четверку. Внешне непритязательное жилище оказалось упакованным. Мебелью, техникой, ламбрекенами с густющим тюлем в складку, ковров, правда, переизбыток, а хрустальная люстра подошла бы для более высокого потолка (такие комнаты жильцы обычно «залой» величают), стоящий под светильником Крученый доставал нижнюю висюльку макушкой.

Помимо сына смотрящего в комнате хватало мужиков, но Евдокия видела только его.

Он в упор смотрел на девушку.

Землероева искала на лице обманщика скабрезную, победную ухмылку.

Но «Че Гевара» глядел серьезно. Несколько прищурившись.

У Евдокии подвело живот. Прошагав на негнущихся ногах через всю немаленькую комнату, она врезала Крученому пощечину.

Тот мог бы увернуться. Отклониться. Намерения шагающей девушки не вызывали сомнения.

Но он не уклонился. Получил!

Закрыл глаза. Но не от вспышки злости, а покривился от боли.

Когда ж открыл, то посмотрел на кого-то за спиной Евдокии и отправил человеку красноречивый взгляд: не вмешивайся! Землероева заметила, что такое же предупреждение, но уже рукой, произвел и сидящий в кресле Воропаев. Провел ладонью над полом, усмиряя страсти, и тихо бросил: «Ша».

Евдокия, задирая подбородок, твердо смотрела в глаза бывшему любовнику на день.

По сути дела, отвешивая Крученому пощечину, Дуся не только выполнила дикое, испепеляющее до безумия желание ударить. Прилюдно врезав сыну смотрящего, она расставила все точки. Показала, что разговор пойдет на равных.

Смешно? Наивно?

Может быть. Но поступить иначе – значит показать, что подготовила свою шею для любого седока: садитесь, дорогие урки, я не гордая. Меня унизить можно, растоптать, я все стерплю.

А это изначально гибельная позиция. Проигрышная. Проглотишь обиду, и в среде, живущей по законом «Не верь, не бойся, не проси», серьезного отношения к тебе уже не будет. Такие люди уважают только сильных. Тех, кто ответить не боится.

Ответит Крученый обманутой девушке, что ж. Ничего страшного. Ехать сюда уже куда как жутко. Ситуация здесь может обернуться тумаками и без всякого наезда на любовничка. Так чего ж удобный случай упускать-то? Мокрый воды не боится, а выгореть должно. Воры должны быть заинтересованы в безбашенной девчонке.

Крученый стоял невозмутимо, почти вплотную к Дусе.

– Не делай так больше. Никогда. – В его глазах и голосе не слышалось угрозы или предупреждения, только просьба. Он повернулся к людям в зале и произнес: – Это наши дела, личные и старые.

Евдокия перевела взгляд на воров: Семен (Моня), бывший у смотрящего, выражаясь мафиозным языком, младшим боссом, гадко ухмылялся. Но Дуся почему-то подумала, что, вероятно, здесь не все в курсе ее столичной лавстори. Может быть, Крученый и не похвастался победой?

Сыщица почувствовала, как запылали щеки. Ну надо же… спалилась-то как неловко… зато убедительно.

Но впрочем, дело выгорело? Выгорело. Никто по шее ей не надавал. Так что потеря реноме – чепуха для нервных девочек, а для серьезной женщины завсегда важное дело.

Пылая щеками – авось пурпурный цвет ланит сойдет за выплеск гнева, а не стыда! – Евдокия оглядела присутствующих. Троих здешних она знала: Воропаев с отпрыском и Семен-Моня. Помимо них за спинами смотрящего и младшего босса маячили еще две физиономии. Одного из них Евдокия тоже помнила – Стальной. Могучий свирепый бугай, в большом авторитете среди урок. Рядом со Стальным стоял незнакомый горбоносый парень с внимательными черными глазами.

Встреть такого на улице, решишь – парень окончил музыкальную школу по классу скрипки. Смазливый и весьма на вид неглупый. Рассматривает Евдокию пристально, пытливо, в отличие от Мони, на лице нет ни малейшего намека на скабрезность.

Кто-то еще был за спиной сыщицы, но после усмиряющего жеста Воропая этот кто-то вышел из комнаты и дверь прикрыл.

Демонстративно обойдя Крученого и встав к нему затылком, Евдокия замерла напротив сидящего Иваныча. Посчитав, что сегодня они уже здоровались, начала с вопроса:

– Митрохин где?

Иван Иваныч поднял брови.

– Чего так резво-то, а? – намекнул на слишком нагловатое начало гостьи.

– Без Семинариста разговора не получится, – твердо выговорила Дуся. – Он должен вам кое-что рассказать, и вы будете знать, что я играю честно.

Иваныч взял краткий тайм-аут. Подумал и кивнул Стальному.

Судя по тому, что встрепанного Константина Павловича – с подбитым глазом и почти оторванным воротником когда-то белоснежной рубашки – привели буквально через тридцать секунд, к подобному повороту разговора подготовились. Или держали Палыча под рукой, дабы поймать обоих «интеллигентов» на враках. Или надавить на Евдокию… Или что еще.

Но главное, Семинарист вошел на собственных ногах. Нервно и строптиво дернул плечом, сбрасывая с него ладонь пихающегося «железного» урки.

Воропаев наблюдал за Евдокией. И девушка не стала делать Митрохину многозначительные глазки, мол, поняла. Ты держишься, не сломлен.

Глазами она выразила совсем иное. Открыто, с максимальной честностью во взоре Дуся поглядела на портовика и мягко выговорила:

– Константин Палыч… мне очень жаль твоего друга. И вообще – жаль. Но у меня к тебе просьба. Не мог бы ты сейчас рассказать во всех подробностях, о чем мы говорили сегодня утром, прежде чем я поехала к Василь Никитичу?

Семинарист недоуменно распахнул глаза на Евдокию.

Та знала, что не может ему намекнуть даже на примерную подоплеку просьбы! Это может быть воспринято как призыв сохранить что-то в тайне, как условный знак!

Евдокия молча смотрела на побитого Семинариста. Криминальный бизнесмен легонько ежился. Была б за дверью секретарша, обязательно бы чаю-кофе попросил. Но рядом были только молчаливая Дуся и куча грозных мужиков, от которых Костя прекрасно знал, чего ожидать – никак не кофе.